- РОССТАТ информирует
- Администрация
- Актуальная информация
- Новости
- Вышневолоцкая правда
«На уме было только одно: бежать, и как можно быстрее!..»
-
14 февраля 2018
Среди самых масштабных сухопутных сражений Великой Отечественной войны – Сталинградская битва. Операция продолжалась с 17 июля 1942-го по 2 февраля 1943 года. Нынче страна отмечает 75-летний юбилей этого исторического события, переломного в ходе Второй мировой… О нем написано немало статей и книг, проведено множество исследований. А я держу в руках потрепанную школьную тетрадку в линейку с портретом Пушкина на обложке – люди моего поколения, уверена, помнят этот раритет.
Исписанные чернильной авторучкой листки… Воспоминания? Нет, исповедь. На которую надо было найти силы и мужество, чтоб не сфальшивить, рассказать все честно, без прикрас. Прежде чем назвать автора рукописи, познакомить с ней читателей, напомню об одном важном для понимания ситуации и Великой Отечественной войны, как исторического события, факте. Долгие годы после ее окончания замалчивались обстоятельства, связанные с Брестской крепостью. Стыдливо считалось, что то были не героические для страны дни. И только благодаря писателю Сергею Смирнову, взявшему на себя смелость пойти против течения, мы сегодня знаем, как все было на самом деле. В адрес альманаха «Подвиг», который он вел на Центральном телевидении, присылали тысячи писем – он первым вступил на «минное поле», начав разговор о солдатах и офицерах Красной Армии, пропавших без вести или прошедших испытание пленом.
Наш герой – Александр Степанов, уроженец деревни Лужниково, 29 октября 1941 года в возрасте восемнадцати лет ушедший на фронт добровольцем, – не просто с большим интересом ждал эти передачи, но и, всматриваясь в черно-белый экран, надеялся услышать о тех, с кем выпало быть вместе. А однажды сам изложил свою историю на бумаге, но по какой-то причине не отправил исписанную от корки до корки школьную тетрадь на телевидение. Вот эту самую, с портретом Пушкина на обложке. Повествование напрямую касается Сталинградской битвы, ничуть не умаляя ее исторической значимости, как и человеческого достоинства автора.
«…Нашу 2-ю мотострелковую бригаду после боев на Юго-Западном направлении, в местах Каменка, Большие Верейки, в июле-августе 1942 года отвели на переформирование в село Большое Ломово западнее Ельца. Имея звание младшего сержанта, я был наводчиком в первом расчете 120-миллиметровых минометов третьей роты 458-го минометного батальона. На переформировании мне присвоили звание сержанта. Я стал командиром четвертого расчета третьей роты.
Мы получили пополнение людьми, но не успели принять вооружение, которого не хватало. Девятнадцатого августа нас в срочном порядке погрузили в эшелон и повезли в направлении Сталинграда. Сказали: винтовки и недостающее из оружия получим на месте. Ехали быстро, что называется, «по зеленой улице». На заре 23 августа в степи поезд атаковала немецкая авиация. Эшелон остановился, его разбило на две части. Когда самолеты противника улетели, переднюю часть с нашими машинами паровоз утащил на Сталинград. Сзади на платформах стояли пушки артдивизиона, а за ними – наши теплушки. Мы пособили артиллеристам сгрузить пушки, и техника ушла к Волге.
Было примерно полдевятого утра, начинался хороший день. Мы трое – я, шофер и ротный замполит, направились в сторону Сталинграда. Отойдя немного, повстречались с нашим комбатом старшим лейтенантом Садовниковым и командиром роты. Комбат приказал шоферу бежать на разъезд, где разгружали машины, а нас с замполитом вернул к эшелону. Бойцов там было с десяток. Подвезли к шоссейной дороге кухню, получили на двоих банку консервов и на четверых – буханку хлеба. Но только примостились с провизией, как вновь появились самолеты и открыли огонь. Мы залегли по канавам. Оружия не было, только у повара карабин…
Когда налет окончился, мы пошли с замполитом в свою теплушку, взяли вещмешки. Я еще прихватил вещмешок своего дружка Ивана Миронова и, увидев полевую сумку политрука нашей роты, взял и ее: незадолго до отправления многих бойцов приняли в партию, эти документы не успели отправить в политотдел бригады. Слышал, что еще в сумке были список и ходатайство в штаб бригады о награждении бойцов.
Вокруг степь, а мы – в маленькой лощинке. Когда разгружали кухню, комбат приказал охранять ее и ждать машину. Я, замполит и еще один боец из моего расчета, по национальности чуваш, отошли немного, обнаружили щель и укрылись в ней. Около одиннадцати часов пополудни солнце палило вовсю, над степью кружили немецкие самолеты. Если замечали на земле движущуюся точку, начинали обстрел из пулеметов. Со стороны Дона показался всадник, прогарцевал метрах в 200–250 от нас, что-то крикнул, но мы из-за рокота моторов не смогли разобрать его слов. Вскоре оттуда же раздался треск пулеметов: шли немецкие танки, бронетранспортеры с пехотой и самоходки. Расстояние до них было около 500–700 метров, пулеметы строчили по вагонам нашего эшелона. Колонна двигалась в сторону Сталинграда. Мы побежали к Волге, на взгорье, кругом расстилалась голая степь. Пули визжали под ногами, мы бросались на землю, поднимались, и по нам начинали стрелять снова. После третьей или четвертой перебежки чуваш больше не поднялся. В следующей упал замполит, я успел добраться до щели. Замполит поднял голову – он был ранен. Подполз к нему, перетащил в укрытие. Пуля прошила бедро навылет. Перебинтовав ему ногу, понял, что бежать дальше не получится: раненого замполита не бросишь. Да и некуда бежать: у кухни уже остановились немецкая легковушка и около двадцати мотоциклистов. Там же, подняв руки, стояли наши солдаты…
Партбилет замполита, свой комсомольский билет и сумку политрука я закопал в землю. И вовремя. Автоматная очередь заставила забиться в угол щели. Над нами зашуршал песок, и в мою спину уперся приклад винтовки. Услышал: «Рус, ап!» Поднялся, немец обыскал меня и направился к замполиту. Я крикнул, чтобы не трогал его – раненый.
Так и присоединились к нашим бойцам. Последовал приказ двигаться на север. Навстречу ехал вражеский транспорт с пехотой. У дороги паслась лошадь, запряженная в повозку – в ней на брезенте лежал мятый хлеб. Мы смели все до крошки в свои вещмешки, понимая, что рассчитывать больше не на что. На телегу положили замполита и двинулись дальше… У автоколонны нас остановил немец, мне и еще одному бойцу выдал лопаты – рыть щель возле машины. Грунт – тяжелый суглинок, копать трудно. Когда конвоир отошел, я поглубже загнал лезвие в землю и резко повернул на себя. Черенок треснул. Вернувшись, немец начал меня ругать, дал другую лопату. Улучив момент, сломал и ее. Получив прикладом по шее, был отправлен к скирде, где наших солдат и офицеров собрали не меньше тысячи…
В низинке стояли вражеские машины. Разбив на тройки, офицер велел нам рыть щели: три метра в длину и полтора в глубину. Он ушел, а с нами остался солдат, который на шестерых выдал буханку хлеба и котелок несладкого кофе. Как мог, объяснил, что на работу налегать надо, когда появится начальство. Но мы и сами не проявляли прыти. Окончили к темноте, хотя справиться можно было и за полчаса…
Утром 24 августа нас погнали в направлении Сталинграда. На территории какого-то совхоза разместили в скотных дворах: раненых и офицеров в одну постройку, остальных – в другую. За сутки на сорок человек дали куль сухарей и немного воды. На следующий день здоровых погнали в степь в сторону Волги. В нескольких километрах от тракторного завода мы оказались в овечьей загородке, около которой стояло несколько строений – в них жила охрана. Нас вновь разделили на офицеров и рядовых, хотя условия содержания были одинаковыми: спали в песке, как скот, днем изнывали на солнцепеке, а ночью мокли под дождем. Кормили два раза в сутки: по консервной банке «супа» с зерном или мукой. Мы называли его баландой.
Шестого сентября нас подняли на рассвете и быстро повели на запад. Если кто-то падал (а день стоял жаркий), не мог идти дальше, пристреливали. За железной дорогой Сталинград–Москва попали под огонь нашей артиллерии. Пройдя километров восемьдесят и оставив в степи многих бойцов, к вечеру вышли к Дону… Утром нас переправили на другой берег. Путь лежал под изнуряющими лучами солнца. Если на дороге встречалась какая-нибудь лужица, воды в которой было не больше, чем в кофейной гуще, выпивали без остатка: только бы жажду утолить!..
А нас гнали дальше, все бегом. Кто падал – убивали. Останавливались в хуторах. День-два продержат – и дальше: смотришь, такая же огороженная колючей проволокой территория, течет ручеек… Вода в нем пахнет трупами, но другой нет. В каждом лагере приходят вербовщики, ведут набор в полицаи. Мало, очень мало, но все же были и такие, кто шел служить к немцам. Названий населенных пунктов, в которых были организованы эти лагеря, вспомнить не могу. Одно лишь всплыло в памяти – хутор Муратовка. Но что там было – лагерь или расположение немцев, где я уже работал на хлебопекарне, – утверждать не берусь.
Километрах в 120–150 на запад от Дона, в одном из лагерей, где нас, пленных, было тысяч десять, начался отбор в трудовую армию. Из знакомых мне к этому времени в живых остались два шофера – сибиряк Иван Шумилов со штабной машины и Панарин из-под Задонска. Иван Шумилов был маленького роста, не выше 155 сантиметров. Из нашей троицы я был самым молодым – мне было всего 19, Шумилову и Панарину – примерно по 30–35.
На уме было только одно: бежать, и как можно быстрее, пока есть силы. Из разговоров бойцов понял, что легче всего бежать с работы… И вот в один из дней в середине октября подъехала крытая машина. Офицер и переводчик вошли в зону, подали команду: кто желает трудиться – становись в пары. Мы с Иваном попали в третью. Шумилова почему-то забраковали, но я принялся отстаивать его: дескать, мы братья, хотим быть вместе. Взяли. А всего отобрали двенадцать человек. Нас подвели к машине, что-то стали объяснять по-немецки, но ничего, кроме «Рус, брут», мы не поняли. В кузове под брезентом лежали мешки с мукой.
Привезли в большое село возле возвышенности. Ветряная мельница, молочный завод. На окраине немецкая походная кухня: четыре паровых печи и склады. Кроме нас, вновь прибывших, в этой походной пекарне уже были шестеро пленных. Один из них, Александр из-под Казани, работал с осени 1941-го. Попал в плен еще под Ржевом. Немцы ему доверяли.
В четыре часа вечера нас построили. Пришел офицер, через переводчика предупредил: если кто-то сбежит, расстреляют всех…»
За пять месяцев и шесть дней – именно столько времени Степанов находился в плену под Сталинградом – были и попытки к бегству из, казалось бы, «райского» места, пекарни, где хлебом кормили вволю, и жесткое содержание – без тепла и еды – в подвальном помещении настоящей тюрьмы. Освобождение пришло 29 января 1943 года, когда наши войска фактически предрешили исход битвы. А дальше – с такими же, как он, – новый поход, в город Калач, откуда, как пишет автор, «нашего брата» стали отправлять в спецлагеря для прохождения проверки.
«… Если в октябре 1941 года, когда призвали в армию, весил 73 килограмма, то после освобождения в одежде был около 45-ти. В апреле сорок третьего в городе Подольске взвесился в обмундировании: сорок восемь килограммов. Поглядел в зеркало и сам себя испугался…»
«Все, что тут написано, – читаю в той же тетрадке в линейку, – правда…» Правда о Великой Отечественной в целом и Сталинградской битве в частности. Необходимая для полного понимания, что же это были за события. А что касается нашего земляка… Скажу только, что 19 февраля 1946 года Вышневолоцкий райвоенкомат от имени Президиума Верховного Совета СССР вручил ему удостоверение: «За участие в Великой Отечественной войне красноармеец Степанов Александр Васильевич указом Президиума Верховного Совета СССР от 9 мая 1945 года награжден медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.»
Публикацию подготовила
Тамара ВОДИЧЕВА